В третью стражу [СИ] - И Намор

    Кто? А мужики ваши!

    Ну, кого-то может и было за что, но другим-то выживать надо было... а мужики ваши - трусы, сначала сдали Францию, а потом злобу за импотенцию свою - на женщинах вымещали...

    Что делать? Вот это вопрос, подруга. Прибить Гитлера и этих... - Таня плыла, язык уже заплетался - других на букву г... - двести грамм водки под кусочек шоколадки - ге... ги... го... говнюков! Вот! - вырулила Татьяна...

    Поспорили, поплакали, согласились, что все мужики сволочи, и хотят только одного. Решили, что хоть история и не имеет со-сла-га-те-те-те-ль-но-го наклонения, они сослагут. Или как там правильно сказать - сосложат? Изменят! А будущее создадут... светлое и счастливое.

    "Все сестренка, давай баиньки, иначе плохо нам будет завтра..." - Как старшая по спальне объявила Таня, у которой, то ли от перегоревших нервов, то ли от алкоголя, - все плыло перед глазами, и в голове был, что называется "сумбур вместо музыки".

    ***

    Утром, когда умывалась, - вторая дверь оказалась входом в туалет, рассчитанный на два купе, - Татьяна неожиданно почувствовала головокружение и ломоту в пояснице.

    "Ох, вот этого я не ждала!" - Еще не вполне адекватно понимая ощущения нового собственного тела, подумала она и прислонилась к стене.

    "Ты что, "там" беременная?" - подумала Жаннет.

    "Нет, просто не вовремя. У меня еще пара недель была", - откликнулась на вопрос Татьяна.

    "Для тебя не вовремя, а для меня, слава богу, в самый раз! Уступи-ка место, сестренка, ты, я думаю, сразу не справишься, ведь так?"

    Жаннет приняла тело под свой контроль и полезла в саквояж, бормоча под нос: "Где тут мой пояс?"

    "Да, сложнова-то, - прокомментировала Татьяна процесс, и тут же подумала о главном, но уже совсем в ином ракурсе: - А ведь скоро война, и как же на войне с этим справлялись? Как там медаль у женщин мужики называли - "За боевые услуги"? - свиньи! Да только за одно это на фронте медаль боевая заслужена!"

    "А давай, как у вас изобретем - с крылышками - враз миллионершами станем!" - развеселилась Жаннет.

    "Между прочим, очень даже, - сразу же согласилась Татьяна, пытаясь сообразить, смогут ли здесь наладить выпуск чего-то подобного? - Скольким женщинам жизнь облегчим! И - да, денег на этом можно сделать... немеряно."

    Настроение, как ни странно, резко улучшилось.

    "Красизофрения? - подумала Татьяна-Жаннет. - Ну, что ж, слияние не слияние, но жить уже можно. И - не сумасшествие, а это - главное!"

    Она, посмотрев в окно, поняла, что за делами и "разговорами" совершенно не заметила ни времени, ни дороги, а поезд шел уже в предместьях Праги...

    ***

    И вот гуляет она по Праге, потихоньку свыкаясь с двойственностью своей новой натуры, которая, двойственность, следует отметить, чем дальше, тем меньше ей мешала - гуляет, и видит вдруг кафе, про которое когда-то давно, несколько лет назад, то есть, в той еще жизни, гид рассказывал московским туристам. В этом, де, кафе - то есть, каварне, если правильно говорить - сиживал в оно время сам великий Кафка.

    "Кафку читала? - интересуется она у своего Альтер Эго.

    "Нет..." - Всплывает слабое удивление откуда-то из подсознания.

    "Тогда, в койку[95]!" - Смеется Таня, толкает дверь, слышит звон колокольчика, и упирается взглядом в холодные голубые глаза, в которых - или это ей только мерещится? - начинает происходить такое, что у нее самой мороз по позвоночнику и жар по щекам и... ну, в общем, по всему телу.

    Такое можно придумать? Ну, разве что во второсортном любовном романе! А в жизни... Нет, в жизни, разумеется, порой случаются очень странные совпадения, но... редко!

    И вот он сидит в кафе напротив, пьет кофе, курит сигару и читает газету. Он совершенно непохож на себя, но все-таки он - это он, потому что от немца, как поняла Таня, осталась только внешность. И внешность эта, надо признать...

    "Стресс и гормоны! - сила пострашнее красоты. В 23 года так и должно быть, а уж когда на тебя смотрит такими глазами такой мужчина! Но ведь и обаяние Олега, который был симпатичен Тане еще там: "где-то и когда-то, в еще не наступившем", - никуда не делось. Так что, ой! И еще раз ой! Потому что влюбиться в ее обстоятельствах... А почему бы, собственно, и не влюбиться?"

    "Любовь на Титанике... - думает она, отступая от решетки и, повернув голову влево, чуть заметно улыбается молодой женщине в приталенном бутылочного цвета пальто с пышным воротником из рыжей лисы. - Ну, где-то так и есть. Европа 1936 года - тот еще Титаник".

    ***

    А делать, как оказалось, ему было совершенно нечего. Олег даже удивился такому повороту дел. И Вена ничуть не манила своими очевидными архитектурными достоинствами, и идти разыскивать Зигмунда Фрейда или Стефана Цвейга, которые здесь сейчас жили, вдруг расхотелось. Хотелось, как ни странно, быстрее забраться в поезд и ехать в Париж, где - вот неожиданность какая! - его с нетерпением ожидал Витька Федорчук. Он так и сказал, мол : "Je vous attends avec l'impatience, l'ami gentil! S'est ennuyй et caetera, et caetera"[96]. Сукин сын! Но ведь по существу-то ничего не объяснил, потому что не мог, наверное. Но, даже понимая все это, Ицкович себе места не находил, сгорая от нетерпения и мучаясь неизвестностью. Что там могло произойти? Почему Витька все еще в "здесь", когда неделю как должен быть в "там". Ну, уж до Нью-Йорка-то мог ведь уже добраться?

    И Таня еще... Олег бродил по улицам Вены, что называется, не разбирая дороги. Куда ноги несли по холодным, кое-где припорошенным снегом или покрытым наледью улицам, туда и шел, пока неожиданно для самого себя не попал в простейшую ловушку, которую на самом деле не кто-то устроил, а сам он в себе вырастил за эти два дня. Распахнулась дверь очередного венского кафе, и Олег даже споткнулся, когда до него долетела чуть хрипловатая - с потрескиванием - мелодия. Это был, разумеется, патефон, и, конечно же, это было танго "У моря", и это был оркестр Барнабаса фон Гецци, который в этой или какой-то другой записи Ицкович, любивший музыку начала века, слышал множество раз.

    "От же!" - Но у него даже слов не оказалось, чтобы выразить свои чувства, потому что мелодия эта каким-то совершенно невероятным образом вернула его "во вчера", в уютную пражскую каварню, ничем принципиально не отличимую от этого, например, заведения. И Олег "услышал" другую мелодию, и снова увидел идущую к нему через зал Жаннет, и сердце его наполнилось теплом и восторгом.

    Сказать, что Жаннет произвела там, в этом пражском кафе, фурор, значит, ничего не сказать. Фурор, фураж, фужер! Люди - их было немного счастливцев, услышавших в 1936 году чарующее "Танго в Париже", да еще в таком исполнении - так вот люди эти повскакали с мест и аплодировали стоя, и улыбались, и чуть ли не плакали от переполнявших их чувств. Они были возбуждены и счастливы, и, честно говоря, Олег с Таней тоже были счастливы, но Таня застеснялась вдруг, покраснела, и заторопила Ицковича, предлагая как можно быстрее покинуть место неожиданного триумфа. И Олег не стал с ней спорить, купил Тане-Жаннет букетик каких-то цветов - и откуда в зимней Праге цветы? - кинул на столик деньги, и, подхватив, девушку под локоть, повел из зала. Но не тут-то было. В фойе их перехватил один живиальный толстячок, настолько похожий на карикатурного буржуя, что Ицковича чуть на смех не пробило.

    - Тысячи извинений, - сказал "буржуй" по-немецки. - Я не знаю, кто вы, фройлен, но вы великая певица! Поверьте человеку, который отдал антрепризе 20 лет своей жизни. - Он был возбужден, по высокому лбу с залысинами стекал пот. - И песня! Боже мой, какая у вас песня! Вы войдете с ней в историю, фройлен! Вам будут аплодировать лучшие залы!...

    - Благодарю вас, - остановила поток его красноречия Татьяна. - Но это не входит в мои жизненные планы.

    Голос ее звучал настолько холодно, что антрепренер даже отступил на шаг, но сдаваться, судя по всему, не собирался.

    - О, прошу прощения, мадемуазель! Прошу прощения! Я был... - зачастил он, оправдываясь. - Я был невежлив. Ради бога! Но, может быть, вы будете так любезны, взять мою визитную карточку. Если вдруг...

    "Если вдруг! - Согласился с ним Олег и вошел в кафе, из которого слышалось танго. - А почему бы и нет? - Спросил он себя, садясь за столик и извлекая из нагрудного кармана пиджака крошечный белый прямоугольник визитки. - Курт Рамсфельд, антрепренер. Берлин... "

    Безумное предложение Рамсфельда показалось ему сейчас чрезвычайно интересным. Ведь певица имеет обыкновение гастролировать... Изумительное прикрытие, если подумать, - просто как у Маты Хари, а следующим летом в Берлине Олимпиада, и...

    "Да, - решил он. - Это следует обдумать, но Мата Хари плохо кончила..., впрочем... "История в первый раз - трагедия, второй - уже фарс", - как утверждал кто-то очень умный... или древний?"

    - Кофе и рюмку коньяка, - сказал он кельнеру и закурил.

    ***

    До отправления поезда на Париж оставалось еще шесть часов, и Баст фон Шаунбург решил наведаться в немецкое посольство. В конце концов, со службы в Гестапо он никуда пока не уходил, а в Вене вполне мог оказаться и в рамках своего задания, до сего дня носившего, надо сказать, весьма расплывчатый характер. "Противодействие активности русской разведки...". Но, с другой стороны, любимец Гейдриха и Шеленберга был в СД, что называется, свободным художником, и делал, в принципе, что хотел. В рамках генеральной линии, разумеется, но, тем не менее.